Почему Казахстан требует $150 млрд от акционеров Кашагана

- Аскар Тыныбекович, мы знаем, что иск этот был подан уже давно и хотелось бы узнать Ваше мнение, что стоит за требованием увеличить сумму иска с $15 млрд до $150 млрд.

- Первые $15 млрд объяснялись с точки зрения следующих претензий: первое – это экология и второе – претензии по расходам, которые Казахстан не хочет возмещать по соглашению о разделе продукции (СРП). Здесь, в принципе, более-менее понятно. Эти вопросы присутствовали ранее и это не что-то новое. Ранее такие споры улаживались.

Что касается СРП по Кашаганскому проекту, есть такое понятие как возмещение по документу дополнительных соглашений к договору. В принципе это - зарегистрированный документ и если казахстанская сторона с ним соглашается, то дополнительные соглашения тоже идут на возмещение.

Есть еще такой документ, как Letter of intent (в переводе с англ. - Письмо о намерении – прим. ред.). Компании, которые участвуют в проекте, в данном случае на Кашаганском проекте, называются подрядными. Letter of intent - это инвестиции, которые подрядные компании считают нужным вкладывать в проект, чтобы реализация шла, однако этот документ юридически не оформлен в СРП, поэтому это их риски. Исторически подрядные компании переводили Letter of intent в дополнительное соглашение. Соответственно, эти инвестиции тоже «ложились», как возмещаемые.

Возможно, в этом есть проблема: какую-то часть компании инвестировали, потом посчитали, что оттуда должно возмещаться, но казахстанская сторона против. Здесь технически вопросов не возникает.

Почему сумма выросла на $138 млрд? Здесь, я думаю, несколько факторов. Во-первых, это связано с поручением Президента увеличить ВВП в 2 раза к 2029 году. Мы видим, что за последние 2–3 года инвесторы не сильно активно привлекались сюда. Не будем считать проект будущего расширения на Тенгизе, поскольку он был запланирован ранее и крупные инвестиции заходили в Казахстан в рамках этого проекта.

Есть какие-то договоренности с Катаром, которые пока только на словах, по ним никаких условий нам не озвучивали, то есть Катар может и отказаться, если они не договорятся.

В этих обстоятельствах вопрос повышения ВВП очень критичен и эти $138 млрд очень хорошо ложатся в поручение Президента по увеличению ВВП.

В плане того, как именно сложилась сумма в $138 млрд, если мы будем смотреть по сегодняшней стоимости нефти и по сумме претензий, то это примерно около 250 млн тонн нефти. А при текущей добыче на Кашагане можно предположить, что это примерно 15–20 лет добычи на Кашагане. Подрядные компании обещали первую коммерческую добычу еще в 2005 году, потом перенесли ее на 2008, затем на 2013, после - на 2016. То есть прошло почти 20 лет и все это время добыча не производилась. В этой призме данная сумма укладывается. 20 лет добычи - 250 млн тонн и это примерно где-то $138 млрд.

- То есть $138 млрд – этот та упущенная выгода, о которой заявил Bloomberg?

- Под выгодой мы можем много чего понимать. Если это озвучено как от продажи нефти – то, наверное, да. $138 млрд мы потеряли только от продажи нефти, но здесь есть еще один момент. Если Казахстан смог бы добыть эти 250 млн тонн, то, соответственно, увеличились бы и выплаты (profit oil) Казахстану уже давно.

В таких проектах первыми возмещаются затраты инвесторов - львиная доля, и только малая часть прибыли идет как бонус от добычи. Причем этот бонус тоже в очень малой доле – порядка 2% идет Казахстану. Это текущая ситуация. Если бы Казахстан это давно добывал, то львиная доля бы шла нашей стране.

Чтобы было понятно, приведу пример проекта на Карачаганакском месторождении. Этот проект инвесторы окупили уже в 2009 году. С 2010 года большую часть прибыли от Карачаганакского проекта получает Казахстан - не инвестор. В этом и заключается особенность таких проектов, когда инвесторы хотят максимально инвестировать для того, чтобы потом забирать больше в виде нефти.

$55 млрд – это такая сумма инвестиций вложена в проект на Кашагане. Если Казахстан будет ее возмещать, то на это уйдет около 15–20 лет. Мы сейчас входим в конец 2030-х - начало 2040-х годов, когда срок СРП (соглашение о разделе продукции – прим. ред.) по этому проекту истекает. То есть получается, что вроде как $55 млрд инвестировали, будут возмещать это в течение 20 лет, и когда Казахстан должен будет уже получать максимальную прибыль от добычи месторождений - СРП подойдет к концу. И весь проект идет только в плюс инвесторам. Они возмещают свои затраты, они же получают максимальную прибыль, а Казахстан остается, грубо говоря, «у разбитого корыта».

Все эти факторы сложились. Люди, видимо, посчитали и сказали, мы на этом проекте вообще ничего не заработаем, кроме рабочих мест, что я считаю, с точки зрения бизнеса, вообще не тот фактор ради чего этот проект можно реализовывать. То же самое сейчас говорят про проект по полиэтилену. Там запланировано создание 2-х тысяч рабочих мест, сумма вложений - $8 млрд. $8 млрд, чтобы 2 тысячи человек работало – ну это глупо.

Здесь так же: рабочие места есть на Кашагане, казахстанские сервисные компании тоже там работают, но цель любого бизнеса – это получение прибыли. Если Казахстан не получает прибыли, то для нашей страны – это убыточный проект.

- Вы уже начали рассказывать о том, как рассчитывается прибыль. Но для людей, незнакомых с нефтяной сферой, значение СРП не совсем понятно. Можете подробнее рассказать о том, как считаются доходы и расходы? И как случилась такая ситуация с неправильными расчетами на этом проекте в то время, когда есть успешный кейс Карачаганакского проекта?

- В Соглашении о разделе продукции прописывается формула, по которой ведутся расчеты по возмещению затрат. Она во всех СРП примерно одинаковая, потому как есть единый институт СРП по всему миру. Поэтому оно примерно схоже со всеми СРП в разных странах мира. Могут быть некоторые нюансы, но основная его задача – это показать за какой период инвестиции, вложенные в проект, будут окупаться. В первую очередь, как я уже сказал, окупаются вложения инвесторов. То есть первые годы коммерческой добычи нефти идут в пользу инвесторов. Срок зависит, во-первых, от стоимости нефти, во-вторых, от суммы инвестиций и в-третьих, от самой формы. Есть определенный коэффициент, который является триггером того, чтобы либо большую часть прибыли получал Казахстан, либо большую часть получал инвестор. Если простыми словами, то примерно это звучит так.

В данном случае, задержка по запуску коммерческой добычи нефти была со стороны подрядных компаний, однако они ссылаются на трудности в документах со стороны Казахстана.

- На Ваш взгляд, какие могут быть последствия по нынешнему иску для обеих сторон в случае, если эти претензии не будут урегулированы?

- Если решение арбитража (Международного арбитражного суда – прим. ред.) будет в пользу Казахстана, то для нефтяных компаний это означает то, что они не смогут окупить те инвестиции, которые они вложили в проект. То есть мы видим разницу - $55 млрд и $138 млрд.

Соответственно, для нефтяных компаний – это будут большие убытки. Второе, скорее всего кто-то из партнеров захочет выходить с этого проекта, несмотря на длительность процесса выхода, где нужно учитывать множество факторов. Но, по сути, он уже не будет для них таким интересным.

Для Казахстана: если арбитраж не удовлетворит претензии, то, во-первых, это будут репутационные риски, не в плане инвестиционного климата, а с точки зрения истца. Могут сказать, что Казахстан такая страна, которая иски предъявляет, но проигрывает. Это ярлык лузера (с англ. неудачник – прим. ред.). А, во-вторых, взаимоотношения не улучшатся с этими компаниями.

В целом, я думаю, что будут большие проблемы из-за спора. Потому как бизнес всегда смотрит с точки зрения как заработать. Эти претензии можно интерпретировать и в пользу Казахстана, и против. Но если объяснить любому бизнесмену какую выгоду теряет Казахстан, то он согласится – государство заботится о своих гражданах и отстаивает свои интересы, которые касаются бюджета.

Касательно самого института СРП, Казахстан сейчас использует «улучшенный модельный контракт» - новый тип контракта, который учитывает все казахстанские интересы. Те СРП – это были другие цифры, другое состояние экономики Казахстана, другие потребности.

Говорить сейчас о том, что нужно придерживаться того, что мы подписали 30 лет назад, считаю несправедливо, в том плане, что сейчас западный мир вводит углеродный налог. 30 лет назад этих понятий не было. Учитывая Парижское соглашение, почему Казахстан должен ухудшать свое экономическое положение только ради того, чтобы поддерживать СРП, которое уже не актуально сегодня? Почему мы должны выполнять его в том же виде и не вводить никаких корректировок?

Второй момент, СРП уже менялись на Карачаганакском проекте и на Кашагане в том числе - то есть прецедент был. По Карачаганаку был спор в 2010 году. Тогда Казахстан в итоге получил 10% по Карачаганаку. Это был спор в арбитраже и это первый случай. Второй случай, когда Казахстан увеличил свою долю на Кашаганском проекте с 8 до 16%.

- В целом есть ли у Вас какое-либо представление о том, как долго продлится данный арбитраж или какой сценарий можно ожидать?

- Арбитраж займет минимум год, может несколько лет. То есть, это такая вещь, о которой можно долго спорить. Здесь, наверное, Казахстану нужно укреплять свои позиции. Потому что много начали говорить по поводу продления сроков СРП. Понятно, что инвесторы по Кашагану не заинтересованы в этом. Надо озвучить, что по продлению СРП вообще разговор не будет вестись. То есть мы должны решить по $150 млрд. Потом по итогам уже решать по продлению. Если его не будет, то нужно свою стратегию выстраивать, как дальше государство будет вести работу на Кашагане.

Я думаю, обе стороны придут к какому-то консенсусу и скорее всего кто-то из участников проекта будет выходить. Но это очень сложно, много рисков и много спорных моментов. Причем постоянные споры не только со стороны Казахстана, но есть и проблемы со стороны подрядных организаций. Они обещали в 2005 году начать коммерческую добычу, потом в 2008, 2013, 2016 годах. Но пришло время сказать: «ребята, за свои ошибки нужно платить» и привлекать к ответственности.

- Вы уже упомянули инвестиционный климат. Как текущий спор отразится на привлечении инвестиций в наш нефтегазовый сектор?

- Я считаю, что следует отделить инвестиционный климат в нефтегазовой сфере от инвестиционного климата бизнеса Казахстана в целом. Это две большие разницы.

Если мы говорим о бизнес-рейтинге Doing business, то это больше про малый и средний бизнес. На этот инвестиционный климат спор не повлияет, поскольку здесь сосредоточены другие интересы. И здесь государство заинтересовано в том, чтобы МСБ развивался.

Нефтегазовый сектор отличается. Здесь цифры другие, которые исчисляются миллиардами. Также в мире сейчас есть тренд на переход на «зеленую энергетику» для сокращения парникового эффекта. А Казахстан, как известно, ратифицировал Парижское соглашение. Есть компании, которые участвуют в Кашаганском проекте, и которые направляют свои капитальные затраты не на нефтегазовые проекты, а на энергетику.

- Если говорить в целом о нефтяном секторе, Вы ранее отметили, что контракт по Тенгизу скоро заканчивается. И соответствующие контракты по Карачаганаку и Кашагану ближе к концу 2030-х годов. Вы в одном из своих интервью также упомянули, что добыча на зрелых месторождениях снижается третий год подряд. Что можно ожидать от нефтяного сектора в стране, учитывая, что добыча снижается и контракты заканчиваются?

- По сути Казахстан принял обязательство достичь углеродной нейтральности к 2060 году. И, наверное, нужно вкладываться не в нефтяной сектор - его просто нужно поддерживать, максимально увеличивая эффективность. По старым проектам все становится сложнее и дороже. А малые месторождения, в которых добыча снижается, сами по себе придут к этому. Потому что частные компании всегда считают прибыльно это или нет. Когда все станет ясно, что не прибыльно они будут закрывать их. А основную добычу в Казахстане будут добывать на этих трех крупных месторождениях. И еще есть время подготовить кадры. Инвесторы уйдут, и кто-то должен будет работать на этих местах. 10–15 лет у нас есть.